Дед Иван сидел в своем кресле, уставившись в телевизор, где без конца трещали какими-то новостями. В голове гулял ветер, мысли были ленивыми и обрывистыми. Жизнь после семидесяти казалась ему затянувшимся, немного выцветшим фильмом. Тело ныло, кости хрустели, и единственное, что еще напоминало о былой силе и страстях, — это иногда по утрам вставал, упрямый и немой свидетель прошлого.

В дверь постучали. Сначала робко, потом настойчивее. Иван вздохнул, поднялся с скрипом и побрел открывать.

За дверью стояла Катя, соседка сверху. Молодая, чертовка, лет двадцати пяти. В простом домашнем халатике, который распахнулся, обнажив глубокий вырез на груди. Иван невольно опустил взгляд на упругие округлости, выпирающие из-под тонкой ткани, и почувствовал, как в паху знакомо ёкает.

— Дядя Ваня, извините, что беспокою, — голос у нее был звонкий, чуть виноватый. — У меня в ванной кран опять потек, прямо хлещет. Я уже не знаю, что делать. Помогите, а? Вы же раньше сантехником работали…

Иван кряхтел. Старый пердун. Но внутри что-то зашевелилось. Эта просьба, ее беспомощный взгляд, тело, пахнущее мылом и чем-то сладким… Он почувствовал себя нужным.

— Ладно, показывай, — буркнул он. — Инструмент у меня есть.

Он взял свой старенький, видавший виды чемоданчик и поплелся за ней по лестнице. Она шла впереди, и халат обрисовывал каждую линию ее юного, тугого тела. Иван смотрел на ее округлую попу, на тонкую талию, и кровь начала стучать в висках громче, чем обычно.

В ее квартире пахло женственностью, цветами и едой. В ванной было тесно и влажно. Кран на самом деле извергался тонкой, упрямой струйкой.

— Держи, — он протянул ей фонарик, пока копался в чемоданчике. — Посвети.

Она наклонилась над ним, чтобы посветить лучше, и ее грудь почти касалась его затылка. Он чувствовал исходящее от нее тепло, слышал ее дыхание. Его старые пальцы дрожали, когда он пытался открутить старую прокладку. Он чувствовал себя динозавром, немощным и сморщенным рядом с этим цветущим телом.

Внезапно она положила руку ему на плечо.

— Спасибо вам огромное, дядь Вань. Я просто в панике была. Все мужики вокруг, а помочь некому.

Ее прикосновение обожгло его сквозь рубашку. Он обернулся. Они сидели на корточках друг напротив друга в тесной ванной. Его колени почти упирались в ее. Он видел ее расширенные зрачки, приоткрытые влажные губы. И увидел в ее взгляде не просто благодарность. Там было любопытство. Смущение. И что-то еще… вызов?

— Не за что, — прохрипел он, и голос его подвел.

— Я вас обязательно отблагодарю, — прошептала она, и ее рука медленно сползла с его плеча на грудь, потом на живот.

Иван замер. Мозг отказывался верить. Это сон? Маразм? Но ее пальцы были реальными, теплыми. Они лежали на его животе, чуть дрожа.

— Катя… — начал он.

— Молчи, — перебила она. Ее глаза горели. — Просто молчи.

Ее рука поползла ниже, скользнула по ширинке его потертых штанов и нащупала твердый, неподдельный бугорок. Его старческий член, вопреки всему, был тверд как скала и жаждал внимания.

— Ого, — тихо выдохнула она, и на ее губах появилась улыбка. — Не такой уж ты и дряхлый, дед.

Она расстегнула его ширинку. Он не сопротивлялся. Он мог только смотреть, как ее тонкие пальцы впускают на свет его сморщенный, но отчаянно возбужденный член. Кожа на нем была темной, венки проступали синими жилками. Он сгорал от стыда и дикого, животного возбуждения.

Катя смотрела на его член с видом исследователя, который нашел нечто удивительное.

— Ложись, — приказала она, указывая на пол в ванной, застеленный старым полотенцем. — Здесь мягче.

Он, покорный, опустился на спину. Сердце колотилось, угрожая выпрыгнуть из груди. Он видел потолок, свет от лампочки, а потом ее лицо, склонившееся над его пахом.

Она взяла его член в руку. Ее прикосновение было нежным и уверенным. Он ахнул. Ему было семьдесят лет, а по его телу бежали мурашки, как у мальчишки.

— Красивый, — прошептала она и провела языком по самой головке, смазывая выступившую каплю смазки.

Иван застонал. Ее язык был горячим, шершавым, невероятным. Она обхватила губами только головку, играя ей, посасывая, слегка пощипывая зубами. Он впился пальцами в полотенце. Он видел, как ее щеки втягиваются, как ее губы, яркие и влажные, скользят по его стволу. Она работала ртом с упоением, как будто сосала не старческий член, а самый вкусный леденец на свете.

— Да… вот так… — хрипел он, уже не стесняясь.

Она взяла его глубже в рот, и он почувствовал, как головка упирается в небо. Ее рука дрочила основание, смачивая слюной. Звуки были откровенными, мокрыми, животными. Хлюпание, ее прерывистое дыхание, его старческий стон. Он смотрел на нее, на ее опущенные ресницы, на то, как ее губы растянуты вокруг его члена, и это зрелище было самым развратным и прекрасным, что он видел за последние тридцать лет.

Он чувствовал, как нарастает знакомое, давно забытое давление внизу живота.

— Катя… я сейчас… кончу… — предупредил он, пытаясь отодвинуть ее голову.

Но она только глубже взяла его в рот, и ее глаза поднялись на него, полные решимости. Она хотела этого.

Его тело затряслось в оргазме. Спазмы, острые и болезненно-сладкие, выжимали из него все соки. Он кончил ей в рот, закатив глаза, издавая нечленораздельные звуки. Он чувствовал, как пульсирует в ее горячем рту, заполняя его своим семенем.

Катя не отстранилась сразу. Она приняла его сперму, позволив теплой густой жидкости заполнить свой рот. Она задержалась так на мгновение, ее щеки были слегка надуты, а глаза, широко раскрытые, смотрели на него, фиксируя каждую судорогу на его лице. В ее взгляде читалась не торжествующая ухмылка, а скорее глубокая, почти научная концентрация, смешанная с одержимостью — будто она изучала вкус, текстуру, сам факт этого интимного акта.

Затем она наклонилась к раковине и, не сводя с него влажного взгляда, выплюнула густую белую жидкость. Она блестела на белой эмали, прежде чем ее смыла струйка воды из все еще подтекающего крана.

— Крепкий ты еще, дед, — выдохнула она, облизнув губы, с которых она смахнула последние капли, ее голос был удивленным. В ее улыбке теперь читалось не торжество, а некое странное уважение и удовлетворение от проделанной работы.