И тогда мама, будто поддавшись какому-то внутреннему порыву, взяла мой хуй в руку, ее пальцы, горячие и чуть дрожащие, обхватили его у основания. Она медленно опустилась, направляя пульсирующий ствол в себя. Я почувствовал, как ее пизда — влажная, узкая, обжигающе живая — обволакивает головку, а потом и весь член, сжимая так, что у меня дыхание перехватило. Она тихо ахнула, ее глаза на миг закрылись, и я начал двигаться, осторожно, но глубоко, чувствуя, как ее тело откликается на каждый толчок. Кровать под нами скрипела — тихо, но достаточно, чтобы я вспомнил про тетю Соню, которая храпела за тонкой деревянной стенкой. Этот звук, этот риск, что она может проснуться и услышать, как я трахаю свою мать, подливал адреналина, делая каждое движение еще острее.
Когда мы наконец-то оказались на даче, я, еле вылезая из этой чертовой «Оки», чувствовал себя как выжатый лимон. Но безумно довольный и слегка шокированный выжатый лимон. Жара стояла такая, что, казалось, даже мухи в воздухе подыхали от зноя. Машина, раскаленная, как сковородка, пыхтела и дымилась, а я, сгребая в охапку сумки и коробки, старательно прикрывал свои шорты, которые насквозь промокли от маминых соков и моей спермы. Черт, да я до сих пор не мог поверить, что это реально произошло! Мой хуй, все еще наполовину стоящий, напоминал о том, как он долбил ее узкую, горячую пизденку прямо на заднем сиденье, пока тетя Соня, ничего не подозревая, вела машину по этим долбаным ухабам. Мама, вылезла следом, поправляя свое салатовое платьице, которое так и норовило задраться, обнажая ее загорелые бедра. Она бросила на меня быстрый взгляд — в ее глазах было все сразу: стыд, страх, и, черт возьми, то самое жгучее желание, от которого у меня снова начинало подрагивать в штанах.
Дача встретила нас скрипучей калиткой и запахом пересохшей травы. Старенький домик, обшитый потемневшей вагонкой, стоял посреди участка, окруженного грядками с кабачками, помидорами и зарослями укропа. В углу сада торчал покосившийся деревянный душ, который ещё предстояло почистить и наполнить, а рядом — сарайчик, заваленный всяким хламом. Жара тут была еще хуже, чем в городе: ни ветерка, ни тени, только солнце лупило по макушке, как молотком. Тетя Соня, с ее вечным энтузиазмом, уже тащила сумки в дом, громко причитая, что надо бы сразу полить грядки, пока все не сгорело к чертовой матери. Мама, кивнув ей, направилась на кухню — крохотный закуток с газовой плиткой, газовым же баллоном и облупленным столом. Я, схватив свои шорты и пару других тряпок, поплелся за дом, к большому жестяному тазу, где обычно стирали белье. Надо было срочно избавиться от улик — эти шорты воняли спермой так, что даже я, привыкший к запаху пота после тренировок, чуть не задохнулся.
Я набрал из колодца воды, присел на корточки у наполненного таза и переодевшись в запасные шорты начал яростно жмыхать те, что были затоплены нашими соками, будто это могло стереть из головы воспоминания. Но, черт, они только ярче лезли в мозг. Как мама сидела на мне, ее упругая жопа елозила по моему хую, а ее пизда — боже, какая же она была тугая! — сжимала меня, как будто не хотела отпускать. Я кончил в нее четыре раза, и каждый раз она текла, как Ниагара, а потом еще и кончала, сдавленно хрипя, чтобы тетя Соня ничего не заподозрила. От этих мыслей мой член снова начал вставать, натягивая ткань трусов, и я, выругавшись, плеснул себе в лицо холодной воды, чтобы хоть немного прийти в себя.
— Данька, ты там живой? — раздался мамин голос за спиной, и я чуть не подпрыгнул. Она стояла в паре шагов, в том же чертовски коротком платье, с мокрой тряпкой в руках, будто тоже собралась что-то постирать. Ее волосы, чуть растрепанные, блестели на солнце, а в глазах была та самая смесь — будто она хотела одновременно убежать и наброситься на меня. — Давай помогу, а то ты так и будешь там возиться до ночи.
— Мам, я справлюсь, — буркнул я, стараясь не смотреть на ее ноги, которые так и манили. Но она, будто не слыша, присела рядом, бросив свою тряпку в таз. Ее рука случайно — или не случайно? — коснулась моей, и я почувствовал, как по коже пробежал ток. Она молчала, но ее пальцы задержались на моем запястье, теплые, чуть дрожащие. Я поднял глаза и увидел, как она смотрит на меня — не как мать, а как женщина, которую я пару часов назад выебал до оргазма.
— Данька, — шепнула она, почти неслышно, — мы не должны были… Это неправильно. — Но ее голос дрожал, и я видел, как ее грудь, обтянутая тонкой тканью, вздымалась чаще. Она хотела сказать что-то еще, но я, не сдержавшись, схватил ее за руку и притянул ближе. Мой хуй уже снова стоял колом, и я знал, что она это чувствует, потому что ее бедро прижалось к моему.
— Мам, ты же сама… — начал я, но договорить не успел. Она вдруг наклонилась ко мне, так близко, что я почувствовал ее дыхание на своей шее, и прошептала:
— Я не знаю, что со мной, сынок. Но я… я не могу перестать думать об этом.
Ее слова ударили, как молния. Я уже был готов завалить ее прямо тут, в траве у сарая, задрать это долбаное платье и снова войти в ее горячую, мокрую пизденку. Мои пальцы уже потянулись к ее талии, когда из дома донесся голос тети Сони:
— Жанна, Даня, перекус готов! Хватит там возиться, идите жрать, пока не остыло!
Мама вздрогнула, отстранилась, ее щеки вспыхнули. Она быстро встала, поправляя платье, и пробормотала:
— Идем, сынок. Нельзя, чтобы Соня что-то заподозрила.
Я только кивнул, чувствуя, как мой хуй протестующе пульсирует в трусах. Мы побрели к дому.
Мы сидели втроем на веранде, за шатким деревянным столом, который, кажется, скрипел от каждого прикосновения. Тетя Соня, как всегда, тараторила без умолку, размахивая ложкой над тарелкой с жареной картошкой: то про соседей, которые опять сперли ее рассаду, то про то, как надо полить кабачки, пока они не сдохли от жары. Я жевал, почти не слушая, потому что все мои мысли были заняты мамой. Она сидела напротив, её салатовое платьице так и липло к вспотевшему телу, подчеркивая каждый изгиб. Мамины щеки пылали, и я знал, что это не только от жары. Она старалась не смотреть мне в глаза, но я видел, как ее пальцы нервно теребят край скатерти, а грудь вздымается чуть быстрее, чем нужно. Под столом я, будто случайно, вытянул ногу и коснулся ее босой ступни. Она вздрогнула, бросила на меня короткий взгляд — смесь испуга и того самого огня, который я чувствовал в машине, когда мой хуй был в ее пизде, а она кончала, сжимая меня так, что я чуть не терял сознание.
После обеда тетя Соня, вытерев пот со лба, объявила, что идет в сад — полоть и поливать, пока солнце не село. Мама кивнула, сказав, что разберется с порядком в доме и с посудой, а мне велела заняться душем и забором, который, по ее словам, «вот-вот рухнет». Я только хмыкнул, представляя, как буду ковыряться в этой жаре, но на самом деле был рад: любая работа лучше, чем сидеть и делать вид, что я не хочу снова завалить маму прямо на этом столе.
Я побрел к летнему душу — деревянной будке с ржавой жестяной бочкой наверху. Внутри все было заросшее паутиной, а на дне бадьи валялись сухие листья и какая-то грязь. Схватив старую щетку, я начал драить стенки, выгребая мусор. Жара душила, пот тек по спине, но я не особо злился — мысли о маме, о том, как она текла на мне в машине, как ее вагина пульсировала, обхватывая мой член, не давали скучать. Закончив с чисткой, я потащился к колодцу, пару раз чуть не навернувшись на грядках. Ведро за ведром я тягал воду, заливая ее в бочку, пока та не наполнилась до краев. Вода плескалась, холодная, пахнущая железом, и я, не удержавшись, плеснул себе на лицо, чувствуя, как она стекает по шее. Мой член, зараза, опять начал вставать — то ли от воспоминаний, то ли от мысли, что мама сейчас в доме, одна.
Когда я вернулся, мама стояла у раковины, моющая посуду. Она наклонилась, чтобы достать с нижней полки миску, и ее платье, конечно же, задралось. Я замер, как вкопанный. Трусиков на ней не было. Совсем. Ее загорелая жопа, чуть светлее остального тела, и та самая пизда — сочная, с аккуратными темными волосками, блестящая от естественной смазки, — были прямо передо мной. Я почувствовал, как мой хуй моментально налился кровью, натягивая шорты так, что ткань затрещала. Не думая, я шагнул к ней, обхватил ее за талию сзади, прижавшись всем телом. Мой стояк уперся ей прямо в ягодицы, и она ахнула, чуть не выронив тарелку.
— Данька, — прошептала она, голос дрожал, — Соня же может увидеть…
— Она в саду, — буркнул я, уткнувшись носом в ее шею. Пахло потом, моющим средством и чем-то ещё, от чего хуй стал еще тверже. Руки сами скользнули по ее телу, одна легла на грудь, сжимая через ткань упругую сиську, а вторая нырнула под подол. Пальцы сразу нашли ее пизду — горячую, мокрую, будто она только и ждала этого. Я провел по губкам, чувствуя, как они раскрываются под моими пальцами, скользкие и готовые. Она тихо застонала, прижавшись ко мне сильнее, ее жопа елозила по моему члену, и я уже был готов спустить шорты и войти в нее прямо тут, у этой чертовой раковины.
— Не надо, сынок, — выдохнула она, но ее бедра сами собой раздвинулись чуть шире, а рука, которой она держала губку, замерла. Я просунул средний палец в ее щелку, чувствуя, как она сжимает его, горячая и скользкая. Она задрожала, дыхание стало прерывистым, а я, не удержавшись, добавил второй палец, медленно трахая маму ими. Ее соки текли по моей руке, и я чувствовал, как она вот-вот кончит, если я продолжу.
Но тут снаружи послышался голос тети Сони, черт бы ее побрал:
— Жанна, ты где? Я тут кабачок нашла, размером с бревно!
Мама дернулась, оттолкнула мою руку, быстро одернула платье. Ее лицо пылало, глаза блестели, а грудь так и ходила ходуном. Я, выругавшись про себя, отступил, пытаясь спрятать свой стояк, который уже грозил порвать шорты. Она бросила на меня взгляд — дикий, полный желания и страха, — и пробормотала:
— Иди, сынок, займись забором. Надо… надо закончить дела.
Я кивнул, хотя единственное, что мне хотелось закончить, — это ее, прямо на этом скрепучем столе. Но я поплелся к сараю за инструментами, чувствуя, как мой член протестует, а в голове крутится только одно: сегодня ночью я точно не дам ей спать.
К вечеру жара чуть спала, но все равно было как в бане. Мы по очереди залезали под летний душ, вода в бочке уже нагрелась от солнца, но все равно бодрила, стекая по коже холодными струйками. Я стоял под душем последним, смывая пот и пыль, и не мог выкинуть из головы недавние прикосновения к горячей вагине — как она текла под моими пальцами у раковины, как ее жопа прижималась ко мне. Мой хуй, зараза, опять встал, и я, выругавшись, выключил воду, вытерся старым полотенцем и натянул чистые трусы. На ужин тетя Соня нажарила кабачков и накидала в тарелки салата из помидоров. Мы сидели за столом на веранде, она снова трещала про соседей и урожай, но я видел, как она зевает — весь день сначала за рулём, а затем и в саду, ее вымотал. Мама молчала, ковыряя вилкой еду, и только иногда бросала на меня взгляды, от которых у меня в груди все сжималось, а в трусах — наоборот, распирало.
После ужина тетя Соня, потянувшись так, что хрустнули кости, объявила, что валится спать. «Завтра с утра опять в бой», — буркнула она и ушла в свою комнатку, захлопнув за собой скрипучую дверь. Дача была маленькая, но при этом вполне вместительная — две комнаты, кухня да кладовка, так что мы с мамой делили одну спальню… и одну кровать. Я пошел туда первым, бросил матрас на деревянную полуторку и плюхнулся на нее, чувствуя, как каркас скрипнул подо мной. Мама вошла следом, в тонкой ночнушке, которая просвечивала так, что я сразу увидел ее соски, торчащие под тканью. Она остановилась в дверях, глядя на меня, и понял, что она думает о том же, о чем и я — о том, как мой хуй был в ней, как она кончала, сидя на мне в машине.
— Данька, — тихо сказала она, садясь на край кровати. Ее голос дрожал, как будто она пыталась держать себя в руках. — Я… я все думаю про папу. Как он нас бросил. Как мне без него… — Она замолчала, глядя в пол, и я увидел, как ее глаза заблестели от слез.
Я подвинулся ближе, обнял ее за плечи, чувствуя, как она дрожит. — Мам, ты не одна. Я с тобой. Всегда буду. — Мои слова были искренними, но, черт возьми, ее запах — жасмин, смешанный с потом и чем-то таким родным и возбуждающим — ударил мне в голову. Я притянул ее ближе, и она не отстранилась, а наоборот, прижалась ко мне, уткнувшись лицом в мое плечо.
— Сынок, — прошептала она, и я почувствовал, как ее губы коснулись моей шеи. Это было как искра. Я повернул голову, и наши губы встретились — сначала осторожно, почти случайно, а потом я уже целовал ее жадно, впиваясь в мягкие уста, чувствуя, как она отвечает, как язык скользит по моему. Мой член моментально встал колом, натягивая трусы.
Она вдруг отстранилась, ее глаза были огромными, полными страха и желания. — Не надо, сынок, — прошептала она, но ее руки уже лежали на моей груди, пальцы гладили кожу, а голос был таким слабым, что я понял: она сама хочет, чтобы я не останавливался. Я потянул за подол ночнушки, стягивая ткань через голову. Она не сопротивлялась, только тихо ахнула, когда осталась голой. Ее груди — небольшие, но такие упругие, с крупными сосками, которые уже стояли — были прямо передо мной. Я схватил их, сжимая, чувствуя, как они идеально ложатся в мои ладони. Наклонился и взял одну горячую вишенку в рот, посасывая, покусывая, пока мать не застонала, запустив пальцы в мои волосы.
— Данька… — выдохнула она, но я уже не слушал. Моя рука скользнула вниз, между ее ног, и я почувствовал, как ее пизда мокрая, горячая, готовая, буквально жаждет, чтобы в неё вставили хуй. Тот самый хуй, который когда появился из неё на свет. Она текла, как в машине, и от одной мысли, что она так хочет своего сына, мой член стал тверже гранита. Я стянул трусы, освобождая его — двадцатидвухсантиметровый, налитый кровью, с головкой, блестящей от смазки. Она посмотрела вниз, и ее зрачки расширились, как тогда, в машине, когда он впервые вошёл в неё до основания. Но теперь не было времени на сомнения. Она сама, будто подчиняясь какому-то инстинкту, забралась на меня верхом, ее колени уперлись в матрас по обе стороны от моих бедер.
— Мам, — выдохнул я, чувствуя, как ее пизда касается моего члена, скользит по головке, обволакивая теплом. Она замерла, глядя мне в глаза, и прошептала:
— Это неправильно… но я не могу остановиться.
И тогда мама, будто поддавшись какому-то внутреннему порыву, взяла мой хуй в руку, ее пальцы, горячие и чуть дрожащие, обхватили его у основания. Она медленно опустилась, направляя пульсирующий ствол в себя. Я почувствовал, как ее пизда — влажная, узкая, обжигающе живая — обволакивает головку, а потом и весь член, сжимая так, что у меня дыхание перехватило. Она тихо ахнула, ее глаза на миг закрылись, и я начал двигаться, осторожно, но глубоко, чувствуя, как ее тело откликается на каждый толчок. Кровать под нами скрипела — тихо, но достаточно, чтобы я вспомнил про тетю Соню, которая храпела за тонкой деревянной стенкой. Этот звук, этот риск, что она может проснуться и услышать, как я трахаю свою мать, подливал адреналина, делая каждое движение еще острее.
Мама двигалась со мной в такт, ее бедра покачивались, а я держал ее за талию, чувствуя, как кожа скользит под моими пальцами, горячая и чуть влажная от пота. Ее пизда была такой тугой, такой отзывчивой, что я ощущал каждое ее сокращение, каждый легкий спазм. Она наклонилась ближе, ее груди качались над моим лицом, и я не удержался — поймал губами сосок, посасывая его, чуть прикусывая. Она застонала, так тихо, что это было больше похоже на выдох, но я почувствовал, как ее вагина сжалась сильнее, будто отвечая на ласку.
— Данька, мальчик мой… — прошептала она, ее голос дрожал, но в нем не было протеста, только желание, смешанное с чем-то вроде стыда. Я ускорил ритм, входя глубже, и кровать заскрипела громче, заставляя нас обоих замереть на секунду, прислушиваясь к храпу тети Сони. Он не прекратился, и мы продолжили, но теперь медленнее, осторожнее, словно боясь спугнуть этот шанс. Ее соки текли, делая каждое движение скользким, горячим, и я чувствовал, как она дрожит, как ее тело напрягается, приближаясь к краю. Она вдруг прижалась ко мне сильнее, ее ногти впились в мои плечи, и я понял, что она вот-вот кончит. Ее пизда сжала мой хуй, как в тисках, и она, задушив стон в ладонью, задрожала всем телом, оргазм накатил на маму волной. Это было слишком — я не выдержал и кончил следом, горячая сперма вырвалась из меня, заполняя влагалище, и я почувствовал, как она вздрогнула, принимая это.
Мы замерли, тяжело дыша, но страсть не утихала. Она посмотрела на меня, ее глаза блестели в полумраке, и в них было что-то дикое, голодное. Я потянул ее на себя, переворачивая так, чтобы она оказалась на спине. Ее ноги раздвинулись сами собой, и я вошел снова, теперь в миссионерской, чувствуя, как пизда с хлюпаньем принимает меня. Кровать скрипела с каждым толчком, и я старался двигаться плавно, чтобы не разбудить тетю, но это было чертовски сложно — мама подо мной извивалась, ее руки гладили мою спину, а губы шептали что-то бессвязное, вроде «не надо» и «боже, да». Я наклонился, целуя нежную шею, чувствуя вкус соли на ее коже, и мои руки скользнули к грудям, сжимая их, теребя соски, которые были твердыми, как камешки.
Она вдруг обхватила меня ногами, притягивая ближе, и я почувствовал, как ее вагина снова сжимается, будто просит большего. Я ускорился, вбиваясь глубже, и она, не выдержав, прикусила мою кожу на плече, чтобы заглушить стон. Этот укус, этот риск, что мы вот-вот выдадим себя, подстегнул меня, и я почувствовал, как оргазм снова подкатывает, но я не хотел так быстро. Я замедлился, почти остановился, давая нам обоим отдышаться. Она посмотрела на меня, ее лицо пылало, и прошептала:
— Сынок, это… я не знаю, я хочу ещё.
Я не ответил, только поцеловал ее, глубоко, жадно, и она ответила, ее язык сплетался с моим. Мы снова начали двигаться, но теперь я хотел попробовать по-другому. Я шепнул ей, чтобы повернулась, и она, не говоря ни слова, встала на колени, упершись руками в спинку кровати. Ее жопа, круглая, упругая, была передо мной, и я видел, как между ее ног блестит от соков и моей спермы. Я вошел сзади, медленно, наслаждаясь тем, как она подается навстречу. Каждый толчок сопровождался тихим хлопком ее ягодиц о мои бедра, и я держал ее за талию, направляя, чувствуя, как ее тело дрожит от удовольствия. Кровать скрипела, но храп тети Сони заглушал все, и это позволяло нам не сдерживаться — хотя мы все равно старались быть тише.
Она вдруг выгнулась сильнее, ее рука скользнула вниз, к клитору, и я почувствовал, как ее пизда снова сжимается, как она начинает дрожать. Она не кончила второй раз, но была так близко, что я ускорил ритм, входя глубже, пока не почувствовал, как ее тело напряглось, а потом расслабилось, и она тихо, почти беззвучно, протяжно застонала, содрогаясь в конвульсиях продолжительного оргазма. И тут не выдержал уже я, загнав член на всю длину до самого основания так, что яйца со смачным шлепком коснулись влажной кожи, и начал кончать, причём ничуть не меньше, чем в первый оргазм. Это продолжалось некоторое время, пока вскоре я не вышел из нее, и мама, обессиленная, легла рядом, прижавшись ко мне всем телом, горячим и влажным и безумно родным.
Мы лежали, тяжело дыша, слушая, как храп за стенкой продолжается, а кровать тихо поскрипывает, когда мы шевелились. Мама уткнулась мне в шею, ее дыхание обжигало кожу.
— Данька, — прошептала она, — это так… неожиданно. Но, черт возьми, я не чувствовала себя такой живой уже давно.
Я погладил ее по спине, чувствуя, как сердце бьется рядом с моим. — Мам, это было охрененно, — выдохнул я, и она тихо засмеялась, прижавшись ближе.
— Мы сумасшедшие, — сказала она, ее рука скользнула по моей груди, остановившись на моем все еще твердом хуе. — Но я не хочу, чтобы это заканчивалось.